Набольшие зарисовки на тему "Слеш в Италии"

[ojou]

Итак, YATTA!!! Дело сдвинулось с мертвой точки (неужели))). Мои записи про слеш в Италии вылились в кое-что неожиданное, даже для меня. Никто, пожалуйста, строго не судите - оно не задумывалось как что-то серьезное

Название: Каждое мгновение
Жанр: всего по-немногу. Здесь есть и романс, и ангст и все такое в том же духе)))
Рейтинг: NC-17 (угу. сама в шоке. так что все, кому не стукнуло 18, пожалуйста, закрываем глаза и пробегаем мимо! хотя зачем я это говорю?? кто захочет, тот прочтет. и от меня тут мало что зависит))))
Предупреждение: это в своем роде RPS////
От автора: это только две зарисовки. всего их четыре. оставшиеся две выложу в ближайшем будущем! (зная себя, не могу сказать когда ближайшее будущее наступит, так что бум верить в лучшее))



Каждое мгновение

Венеция – Мост Вздохов.

Ранее серое утро повисло над венецианскими каналами, размывая очертания домов в призрачной дымке. Вокруг было тихо, только где-то вдалеке раздавались ленивые всплески – одинокий гондольер дремал, машинально продолжая работать веслом. Вдруг умиротворенная тишина порвалась едва слышным лязганьем цепей - два тюремных стража вели узника по Мосту Вздохов.
Заключенный медленно шел между своими сурово молчащими сопровождающими, низко склонив голову. Казалось, за ним тянется неподъемный шлейф тюремного заключения, сотканный из бряцания оков, удушливо-затхлого воздуха темниц и жалких стонов несчастных, запертых в выщербленных стенах тюрьмы. Лицо обреченного скрывали спутанные волосы. Некогда мягкие и шелковистые, они блестели медовыми всполохами на солнце. Теперь же, после продолжительного заключения в грязной сырой камере, они тусклыми патлами неопрятно свисали вдоль изможденного лица. Одет он был в оборванные лохмотья, что вовсе не делало чести господину управляющему тюрьмой (хотя, безусловно, у управляющего были свои причины так враждебно относиться конкретно к этому осужденному). Но, даже не смотря на уродливые тряпки, легко можно было угадать красивое, стройное тело. Узник двигался легко и грациозно, словно он вышагивал по бальной зале, а не по грубым булыжникам плачевно знаменитого моста.

В настороженно-сонном молчании они втроем пересекли Мост Вздохов, вопреки ожиданиям не из Дворца Дожей в тюрьму, а в совершенно противоположном направлении. Случилось это из-за того, что заключенный был человеком особенным. Признанный еретик, хам и наглец, он осмелился требовать у Дожа апелляции по своему делу. Предводитель Венеции был несказанно удивлен таким требованием, но решил всё же выслушать осужденного и назначил ему аудиенцию. Этим и объясняется неправильность направления перехода по мосту.
Удивительный пленник не остановился на достигнутом – он также попросил встречи с юридическим консультантом. После долгих уговоров, дискуссий и обсуждений было решено удовлетворить и эту его странную прихоть. Тут стоит отметить, что узник стал выдвигать все свои невероятные требования чуть ли не у дверей суда, сразу же после объявления приговора. Он продолжал просить на протяжении целого года. И вот, наконец, Дож решил пойти ему навстречу.

Так что в это ранее хмурое утро у заключенного было назначено две встречи – с консультантом и с правителем республики. Стражи привели его к маленькой комнатке, в центре которой стоял простой деревянный стол и два стула. Один из них остался стоять снаружи у незакрытой двери, второй же усадил узника на стул и начал снимать цепи, сковывавшие узкие запястья и лодыжки.
Стоило грубому железу бесформенной грудой упасть на пол, как всё еще открытая дверь вдруг дернулась сама по себе и с треском захлопнулась. Подскочивший от неожиданности охранник с удивлением обнаружил, что в закрытой комнате их трое. В углу, скрывшись за открытой дверью, притаился красивый молодой человек с очень утонченными, аристократическими чертами лица. Приглядевшись пристальнее, страж сумел различить отличительный знак юридической конторы вышитый на плаще незнакомца. Но снова переведя взгляд на лицо, он вдруг коротко вскрикнул и попытался было что-то сказать, когда ему очень невежливо заткнули рот его же носком.
Оказывается, пока тюремщик приходил в себя, таинственный человек и освобожденный от кандалов узник тоже не бездействовали. Бросив друг на друга мимолетный взгляд, они быстро разделились. Недавний заключенный почти бережно усадил стража на стул и проворно обездвижил, заковав в свои же цепи. В это время незнакомец осторожно приоткрыл дверь, в которую оглушительно долбился оставшийся снаружи надзиратель.
-Что Вы там пытаетесь дверь проломить?! Достопочтенному синьору Бертуччо стало плохо и он, свалившись в обморок, придавил собой бедолагу заключенного! – властным голосом заявил незнакомец, прикрывая своим телом происходящее в комнате.
-Бертуччо?.. – потерянно повторил страж.
-Ну, чего Вы встали, как вкопанный?! Поторопитесь за доктором, а я пока присмотрю за узником! Скорее же!.. – с этими словами он оглушительно хлопнул дверью и обернулся как раз когда незадачливого Бертуччо аккуратно стукнули по голове дабы не шумел. Молодой человек задорно улыбнулся и протянул руку к освобожденному:

- Наконец-то, Джакомо…
При звуках своего имени, произнесенного чувственным, немного хриплым голосом, бывший заключенный вздрогнул и поднял голову. И действительно, в исхудавшем изможденном лице легко угадывались черты первого красавца Венеции – Джакомо Казановы.
-Я рад видеть тебя, Франческо, - наконец, произнес он сиплым голосом, подходя ближе и принимая предложенную руку.
-Нам пора идти, - разрушая хрупкость момента, выдохнул его сообщник. Он снова открыл дверь, огляделся и, держась за руки, они побежали по пустынным коридорам дворца. Оба не раз бывали здесь, поэтому очень легко ориентировались в лабиринте многочисленным переходов. Звуки тревоги и всполошившейся охраны нагнали их за два поворота до спасительного выхода. Крепче вцепившись друг в друга, они ринулись к заветной двери, за которой была лишь спокойная водная гладь…

Они переглянулись и по-хулигански ухмыльнувшись, прыгнули в воду. Шум топота солдатских сапог становился всё отчетливее… Но вдруг из-за угла величественно выплыла гондола. Казалось мирно дремавший старик-гондольер, неожиданно прытко подвел свою лодку к беглецам. Он помог им забраться внутрь, бросил на дно два длинных черных плаща с капюшонами, настороженно огляделся по сторонам, снова закрыл глаза и, медленно покачиваясь на волнах, повел гондолу прочь от дворца.

Скрывшись под длинными капюшонами, молодые люди сели рядом, изображая прогулявшую до утра влюбленную парочку. Хотя, возможно, не так уж фальшиво было их прикрытие…
-Спасибо! Мы очень ловко сбежали, - задорно рассмеялся Казанова, - наконец-то, я вырвался из этой прогнившей ямы! Чертов болван упраляющий с чего-то решил, что раз я знаменит совращением самых верных жен, то и его благоверная не избежала этой, без сомнения очень почетной, участи… Видит Бог, я бы на такой страх никогда не позарился… Но жизнь мне всё равно основательно испортили! Да будет тебе известно – я был единственным заключенным, содержавшимся в таких плачевных условиях…

Джакомо говорил весело усмехаясь, бросая колкостями и лихорадочно бродя взглядом по горизонту. Франческо слушал его с мягкой улыбкой на лице, без труда угадывая за всей этой бравадой изможденность уставшего от заключения человека, оголодавшего, замученного…
-Джакомо!.. – хрипло прошептал Франческо, горячо сжимая в руках бледную ладонь. Казанова немедленно смолк, жадно вглядываясь в красивое лицо.
-Джакомо… - тихий полувздох-полустон и бесконечно нежный поцелуй.
-Это ты!.. ты… ты… - лихорадочно шептал Казанова, покрывая мягкие губы поцелуям, с отчаянностью умирающего, нашедшего эликсир жизни. Он отчаянно хватался за Франческо, словно боялся, что в любой момент их снова могут разлучить.

Старик-гондольер приоткрыл один глаз, посмотрел на слившуюся в одно целое пару, лукаво улыбнулся и направил гондолу в сторону восходящего солнца.


Флоренция – Безмолвный диалог тел

вся зарисовка была написана под Аканишевкий Body Talk

-Такой замечательный мрамор, жаль только с дефектом… Не знаю выйдет ли у Вас, - задумчиво протянул синьор ди Дуччи. В ответ рядом раздался строгий голос:
-Выйдет, не сомневайтесь.
Обернувшись, синьор ди Дуччи внимательно посмотрел на Микеланджело, немного помялся и покачал головой, пробормотав что-то, подозрительно похожее на «самонадеянный щенок».
-Поступайте, как считаете нужным – наконец сказал он и отвернулся, не дожидаясь ответа скульптора.
В ответ мастер лишь презрительно фыркнул:
-Прекрасное уже заключено в этом мраморе, мне осталось лишь убрать лишнее.

Я смотрю на белый камень и вижу тебя. Твое тело. Каждую линию и впадину, красивые изгибы… Ты – это величайшее произведение искусства. Я могу лишь попытаться создать жалкую копию.

В мастерской было душно, но скульптор не обращал на это ни малейшего внимания. Он весь был погружен в задумчивое разглядывание красивого мрамора неправильной вытянутой формы.
Вдруг ветхая деревянная дверь распахнулась, впуская в помещение яркий солнечный свет.
-Молодой синьор не будет обедать? – не очень-то почтительным тоном поинтересовался старый управляющий Каббери.
Ответом ему было молчание.
-Синьор? – нетерпеливо повторил старик.
На этот раз Микеланджело удостоил его раздраженным взмахом руки и невнятным мычанием, что, по-видимому, должно было означать, что мастеру сейчас не до обеда.
-Ох уж эта нынешняя молодежь… Старый синьор нипочем бы не одобрил такой образ жизни… Разве можно так издеваться над собой?.. С утра в эти жуткие каменоломни… И не ест уже сколько дней… А теперь стоит тут, дышит пылью… - ворчливо запричитал управляющий, задребезжав многочисленными инструментами в беспорядке сваленными в углу комнаты. В ответ раздалось еще более раздраженное мычание.
Тяжело вздохнув и, в последний раз окинув взглядом худую фигуру молодого хозяина, Каббери вышел из мастерской.

Я решил начать с общих очертаний тела и головы. Но этим я займусь утром… А сегодня ночью я постараюсь как можно лучше выучить твое тело, хоть я и так прекрасно знаю его… Твой образ выжжен у меня в сердце.
Я нежно провожу ладонями по твоей груди, и ты выгибаешься навстречу прикосновению. Но мне нужно очень детально всё осмотреть, поэтому я начинаю с пальцев ног. Боже, ты идеален во всем, до самых кончиков ногтей!.. Нежно поглаживаю твою стопу и облизываю каждый палец. Ты тихо постанываешь и эти звуки самая прекрасная музыка на свете. Я вздыхаю, и ты вздрагиваешь от дуновения воздуха по мокрым от моей слюны пальцам ног. Улыбаюсь и провожу языком по внутренней стороне стопы, а ты начинаешь совершенно не сексуально хихикать от щекотки. Но я лишь шикаю на тебя и прокладываю цепочку поцелуев от стопы до колена, иногда прихватывая зубами короткие волоски – тогда я их легонько тяну, и ты судорожно вздыхаешь. Я медленно пробираюсь поцелуями выше колена, и ты нетерпеливо стонешь, двинув бедрами, но я лишь смеюсь и перехожу к другой ноге. И начинаю облизывать пальцы, целовать стопу, а ты кусаешь губы, часто дышишь, но не осмеливаешься поторопить меня.

Микеланджело всегда работал над скульптурой с раннего утра. Завтраком он обычно, к большому огорчению Каббери, пренебрегал. Ближе к полудню верный управляющий не выдерживал и пробирался в мастерскую. Осторожно поставив на край захламленного стола поднос с панини и стаканом сока, Каббери тихонько вставал сбоку от лесов, на которых возвышался мастер, и любовался становившимися всё более четкими очертаниями скульптуры. Стопы и ноги до колен уже были вырезаны из белого камня, теперь же Микеланджело занялся детальной проработкой бедер.

Осторожно покусывая нежную кожу на внутренней стороне бедра, я поднимаюсь всё выше… Ты уже стонешь в голос, нетерпеливо ерзая подо мной. Но я только начал, поэтому вопреки всем твоим мольбам я обхожу вниманием твой напряженно подрагивающий член и ныряю языком во впадинку пупка. Ты коротко вскрикиваешь и скрючиваешься на уже влажных из-за наших потных тел простынях. Нежно, но настойчиво снова укладываю тебя. Я изучаю тебя. Языком, пальцами, глазами. Каждую мышцу, каждую выступающую венку. Облизываю один сосок, одновременно лаская рукой второй.

Покрываю поцелуями твои руки, уделяя внимание каждому пальцу… Ты нетерпеливо дергаешь меня вверх и впиваешься в губы жадным поцелуем. Я пытаюсь протестовать, но ты пользуешься тем, что я разомкнул зубы и проникаешь языком в мой рот. И я сдаюсь. Я всегда сдаюсь, когда ты так неуправляемо настойчив. Твои длинные пальцы, которые я вылизывал всего пару мгновений назад, зарываются в мои волосы. Сначала они нежны и просто удерживают мою голову, но поцелуй становится все более страстным, ты выгибаешься и трешься напряженным членом о мой живот. Вдруг ты резко дергаешь меня за волосы, разлучая наши губы. Смотришь мне в глаза с каким-то вызовом и толкаешь меня вниз. Нежно-розовая головка твоего члена с выступившими каплями смазки тычется мне в рот. Я усмехаюсь, упиваясь этой властью над тобой, но ты яростно рычишь, крепче сжимая мои волосы в своем кулаке. И я подчиняюсь.

Работа над скульптурой давалась Микеланджело очень тяжело. Порой он впадал в депрессию и вообще не приближался к мастерской. В такие дни он бродил с потухшим взглядом по набережной реки Арно, ел еще меньше обычного и ни с кем не разговаривал. Старого верного Каббери очень беспокоило, когда хозяин так замыкался в себе. Скульптор и так всегда был нелюдим, но в такие моменты достучаться до него становилось совсем невозможно. Конечно, он работал и над другими произведениями, но царствовал в мастерской Давид.
Порой мастер впадал в другую крайность и тогда работал над скульптурой практически сутками, а потом валился от усталости на постель прямо в одежде. Однажды ночью, проснувшись от шума, Каббери нашел своего хозяина в полутьме мастерской. Он стоял на лесах и работал резцом при свете всего одной свечи. Управляющий посмотрел на это несколько минут, а потом прошептав: «Боже помоги ему – он одержим…», - отправился спать.

Мне жаль, что я не могу изобразить в камне твой прекрасный член, когда он полон страсти и желания… Когда он гордо устремлен вверх. Не могу увековечить выступающую венку и поджимающиеся от близящейся разрядки яички. Я облизываю его, дразню тебя легкими поцелуями, дую на мокрую кожу. Ты жалобно вскрикиваешь и твердо зафиксировав мою голову рукой начинаешь безжалостно вбиваться в мой рот. Расслабив горло, я послушно вбираю тебя в себя почти во всю длину.

Ты кончаешь так сильно и ярко, что потом еще несколько долгих минут лежишь без движения, словно в трансе. Кажется, ты даже не моргаешь. Я запечатлеваю на твоих искусанных губах короткий поцелуй и переворачиваю тебя на живот. Ты так послушен в моих руках, словно безвольная кукла. Но я намерен очень скоро снова оживить тебя. Мне приходится сжать свою мошонку, чтобы не кончить от одного вида твоих круглых ягодиц. Переждав особенно острую волну возбуждения, снова принимаюсь изучать твое тело. Я начинаю с пяток, вдоль по длинным стройным ногам, перебираюсь к ягодицам… Я мну их в своих руках, глажу, целую. Нежно раздвинув твои ягодицы, я склоняюсь и дую на розовое сморщенное отверстие. Те дергаешься и пытаешься отодвинуться, но я удерживаю тебя.

-Не надо… - тихо хнычешь, уткнув покрасневшее лицо в подушку.
-Ш-ш-ш, - я успокаивающе глажу тебя одной рукой по бедрам, по спине. Возвращаюсь к ягодицам, снова раздвигаю их и, не дав тебе запротестовать, быстро облизываю сфинктер. Ты хрипло стонешь, непроизвольно прогибаешься в пояснице и шире расставляешь ноги, давая мне больше доступа. Я провожу языком по всей ложбинке – от поджавшихся яичек до копчика. Ты вскрикиваешь и, кусая губы, запрокидываешь голову. Чуть помедлив, толкаюсь языком внутрь. Мышцы твоего ануса резко сокращаются, втягивая мой язык внутрь. Ты уже стонешь в голос, не сдерживаясь. Я просовываю руку тебе под живот и нежно провожу пальцами по прижатому к животу члену.

Ты снова ожил.

Работа над скульптурой отняла у Микеланджело пять долгих лет.

В тот день, великий мастер доводил совершенное до совершенства. Утром должны были придти многие знаменитые художники, скульпторы, глава Флорентийской республики и попечители собора, на крыше которого хотели установить статую Давида. Каббери не хотел беспокоить хозяина, но ближе к полуночи всё же решился войти в мастерскую.
Первым, что бросалось в глаза, была исполинская статуя высотой чуть больше пяти метров. Теперь, когда убрали леса и подправили все детали, можно было без помех разглядеть это чудо скульптуры.

Давид был божественен. Идеальное тело было изображено так поразительно точно, что захватывало дух. Вся его фигура была пронизана красотой, свободой и мужеством. Глубоко вздохнув (лишь спустя несколько мгновений Каббери осознал, что задержал дыхание), управляющий с трудом оторвал взгляд от статуи и огляделся.

Величайший скульптор сидел у ног своего творения. Он обнимал руками одну грациозную ногу и беззащитно сжавшись, плакал. Молчаливые слезы быстро текли по грязным от каменной пыли щекам. Избитые ладони со множеством порезов и синяков, отчаянно хватались обломанными ногтями за холодный мрамор. Вдруг он склонился ближе к статуе и стал быстро покрывать каменную ногу лихорадочными поцелуями, перемежая их шепотом безумца:

-Любимый мой… прекрасный… самый желанный… такой страстный… отзывчивый… только мой…

Каббери потрясенно смотрел на потерявшего разум хозяина. Наконец, оправившись от шока, старик всплеснул руками и кинулся к мастеру:
-Синьор!.. Что с Вами, синьор?!
Но Микеланджело его не слышал. Его глаза были плотно закрыты, и лишь редкие всхлипы и шепот нарушали пугающую тишину мастерской.
Каббери сел рядом с хозяином и закусив губу, осторожно смахнул рукой одну слезинку:
-Что же с Вами?.. – старый верный слуга не замечал, что сам тоже плачет, - что живет в Вашем сердце? Или… что там умерло? Почему Вы так мучаете себя?..
Протянув руки, он нежно обнял своего подопечного, гладя рукой спутанные волосы. Никогда еще, за всю свою долгую жизнь, Каббери не видел такого безумного отчаяния, такой хлещущей из открытых ран тоски… Микеланджело вырос у него на глазах, заменив ему сына. Каково же было старику видеть своего любимца таким сломленным?

Участие и сострадание другого человека, тепло прикосновения… Всё это вдруг сломало плотину, удерживающую чувства Микеланджело. Вцепившись руками в рубашку старика, он заплакал в голос, спрятав лицо у него на груди. Теплые руки нежно гладили сотрясающиеся от рыданий плечи.

Сердце Каббери разрывалось на части. Он просидел с Микеланджело в мастерской до самого утра.

Я рывком ставлю тебя на колени и резко вхожу в твое мягкое тело. Весь, до самого конца. Ты кричишь от разрывающей тебя боли, но уже спустя несколько вздохов извиваешься подо мной, от пронизывающего тебя наслаждения. Ты прогибаешься в пояснице и движешься вместе со мной, встречая каждый новый толчок криком и стонами. Я почти грубо беру тебя, сминая в руках твое совершенное тело, оставляя синяки на белой коже. Твои руки тебя уже не держат, и ты снова падаешь лицом в подушку, а я сжимаю твой член в своей руке и начинаю ласкать тебя в том же бешеном ритме, в котором вколачиваюсь в твое тело.

Проходит несколько минут (или тысячелетий?..) и я изливаюсь в твое тело с диким криком, которого я не слышу из-за оглушительного стука сердца в ушах. Ты дергаешься подо мной и выстреливаешь семенем мне в руку.

Находясь на самом краю сознания, я что-то шепчу тебе в ухо. Кажется, то, что я тебя люблю.

«Пять лет… Пять лет я создавал жалкую копию твоего тела. Копия никогда не сравнится с оригиналом, но как же она напоминает тебя!
Пять лет, каждую ночь я воспроизводил в памяти каждый сантиметр твоего тела, вспоминал твой запах и вкус…
Иногда я останавливаюсь посреди улицы и оглядываюсь вокруг. Я – безумец.
Почему ты не со мной? Был ли ты со мной когда-то? Есть ли ты в этом мире?
Я не знаю…».

+1

ЗЫ! пара слов о зарисовках. Я извиняюсь перед великими за то, что посмела использовать их имена и образы. Мне нет прощения Но, что сделано, то сделано))
НЦ-а далась очень тяжело. Это самая откровенная НЦ-а моего сочинения (по крайней мере я не помню более откровенной))) угу, я краснел пока писал это////